Дофаминовое истощение и присвоение мира (не родительская тема, человеческая). Присвоение мира
Людмила Петрановская о психологии детства. Часть 2
— К вопросу о вашей практике. С чем сейчас в большей степени приходится сталкиваться? В чем нерв?
— Родительская тревога. Тревожные родители. Очень много требований к ним, много требований к себе, при этом они не могут действовать так, как действовали их родители, их это не устраивает. Им опять-таки приходится принимать очень много решений там, где раньше можно было действовать автоматически.
— Тревожность родителей как-то лечится?
— Ну что значит «лечится»? Это же не болезнь. С этим можно работать. В тяжелых случаях, может, и медикаментозно. Я, скорее, занимаюсь детско-родительскими отношениями, хотя, конечно у родителей все равно все сводится к собственному опыту, к отношению с их собственными родителями. Часто, когда «наводится порядок» в этом вопросе, выясняется, что у них и с собственными детьми дела идут на лад.
— Хотелось бы поговорить о современном развитии детей. Есть мнение, что сейчас они прямо-таки непомерно нагружены. Сейчас каждый второй ребенок учит пять языков, ходит на четыре вида борьбы и еще на скрипку. Вы как оцениваете этот процесс?
— Это все реально истощает. Причем всех. Пока ребенок маленький, у него особого выбора нет — он ходит куда велят. А как только он догадывается, что можно просто не ходить, он может лечь на диван и не пойти. И потом, мы все сегодня живем в условиях истощения дофаминовой системы. Когда слишком много интересного и приятного. Слишком. Чересчур. И то вроде бы интересно, и это забавно, и это важно, и это полезно. И все это не добывается с помощью орудий труда, а просто вот — завались. Это как история про доступность быстрых углеводов, на которые мы биологически не рассчитаны. Они доступны, поэтому начинается их избыточное потребление, разрушающее организм. Так и тут: мы находимся среди изобилия приятного, полезного и любопытного, на которое мы не рассчитаны. Происходит истощение. И сейчас очень много детей, которые ничего не хотят, ничего не делают, в гробу все видали и находятся в состоянии… дай Бог, чтобы не в клинической депрессии.
— А что же делать-то с этим дофаминовым истощением? Как справиться с избытком удовольствий и как их дозировать?
— Пока нет единой точки зрения. Может быть, через какое-то время мы придем к выводу, что обрушиваем на детей и на себя невероятные объемы информации и они не должны быть в открытом доступе. Но для этого нужен общественный консенсус. Это как с курением. Раньше все курили при детях, и никто не видел в этом проблемы. При этом можно было сколько угодно запрещать детям курить самим, и все было без толку. Для них это было привилегией взрослых: «Взрослым кайф, а нам не дают». А когда взрослые, договорившись между собой, декларировали, что курение — это просто некоторая проблема, которая есть у некоторых людей, ничего хорошего и приятного в этом нет и надо просто выделить этим людям стремненький закуточек, где они пусть покурят, чтобы не умерли от абстиненции, подростковое курение статистически резко пошло вниз. «А смысл?» Это не круто, не интересно, не пропуск во взрослый мир, это проблема, которая у кого-то есть.
Может, точно так же через какое-то время взрослые придут к идее информационной гигиены, к пониманию, что это — зависимость, что нельзя в себя пихать все подряд, что не надо часами сидеть в телефоне и реагировать на каждую новость. Скажут: «Слушайте, почему это у нас в руках штучки, через которые мы постоянно истощаем нашу дофаминовую систему? Давайте как-то это дело закруглим». Тогда и у детей будет какая-то модель поведения.
С другой стороны, может быть, дети сами адаптируются. Когда-то была куча фантастических рассказов, что все, как зомби, будут сидеть перед телевизорами. И что мы видим? Часть современных детей даже не знает, что такое телевизор, а другая часть и не смотрит в его сторону. Всякие могут быть варианты.
— Выше вы упомянули прекрасный термин — «присвоение мира». Что это такое? Не могли бы вы подробнее описать?
— Чувство, что этот мир для тебя, что ты в нем не пропадешь. Что ты примерно знаешь, как все устроено. Что он к тебе в общем и целом дружелюбен. Что ты в нем ориентируешься.
— Это, на ваш взгляд, достижимо, нормально?
— Мне кажется, это желательное состояние человека. Чтобы человек ходил по миру не как зашуганный зверек, всего на свете боясь и чувствуя, что он тут не по праву, что его выгонят или прихлопнут. Ты идешь, и тебе нормально. Ты не боишься попросить людей о помощи. Нет испуганно-напряженного выражения на лице, как у наших людей в отелях all inclusive. Все отправляют туда своих тещ и свекровей, и вроде как им все нравится, но лица такие, будто сейчас кто-то выйдет и скажет: «Так, а вы что тут делаете? Ну-ка выйдите отсюда!» Вот это как раз мир не присвоенный, когда ты ходишь так бочком, бочком. Все время тебе кажется, что ты здесь не по праву.
— Считается, что благодаря этому мы охраняем некие традиционные ценности.
— Мне кажется, что такая нервность по отношению к миру присутствует у всех людей, с разнообразными ценностями, в том числе и совершенно нетрадиционными. Присвоение мира — это безопасность.
— Вы в своем понимании будущего поколения детей, скорее, оптимист?
— В этом есть слишком много оценочности. Как тут можно говорить про оптимизм или пессимизм?
— Ну вот, например, я родитель и в некоторых ситуациях становлюсь в тупик. Например, я вижу колоссальную разницу между собой и детьми.
— Ну и слава Богу. Если бы дети не отличались от родителей и делали в каждом поколении то, что считают нужным их родители, мы бы все до сих пор сидели на деревьях. Это как раз и есть адаптивность человеческого вида в целом. Это то, что дает человечеству возможность решать глобальные новые задачи. Дети не обязаны нас повторять. Да, у нас разное понимание ответственности. Отцу, который всю жизнь работает в банке, кажется безответственным поведение сына, который лежит на диване. А сыну кажется безответственным поведение отца, который пользуется пластиковыми пакетами, в то время как по океанам плавают целые острова из неразлагаемого пластика. Это разный взгляд на жизнь, и неизвестно еще, кто прав. В этом смысле «оптимизм» или «пессимизм» подразумевает, будто мы знаем, как надо. Мы не знаем.
— Можно ли сказать, что сегодня на смену воспитанию пришла концепция развития? Все же это разные вещи.
— Ну да, идеология воспитания — это нормализация. «Мы знаем, как надо, и наша задача — обтесать ребенка так, чтобы он существовал внутри социальных рамок». Но мы больше не знаем. Мы понятия не имеем, что будет для этого ребенка плюсом или минусом. Вот взять этих нынешних детей, которые лежат на диване и ничего не делают. Это чрезвычайно беспокоит современных родителей. С нашей точки зрения, это ужас. А вот введут, например, вдруг базовый доход — и получится, что все те, кого нацеливали на успех, будут с ума сходить и на стенку лезть, а эти будут прекрасно жить и получать удовольствие. Кто знает? Вот это панические тревожное развитие ребенка как раз и связано с нашим незнанием. Надо впихать в него всего побольше! Ты как бы отправляешь ребенка на космическом корабле: что же дать ему с собой? Да все, что влезет. Три сундука тревожности. Что-нибудь да подойдет.
/Людмила Петрановская,
беседовали Алексей Яблоков, Сергей Мостовщиков/
Источник: https://blood5.ru/article/prisvoenie-mira/
#людмилапетрановская #петрановская
